Соединяющую душу и пространство,
И утончённую, помещённую в убранство,
Так взять и запросто испепелить.
А кто-то ведь сказал, душа у неё нежна ?
И волшебством наделены её воображения?
Такие действия немыслимы без унижения,
Нет даже никакого представления,
Настолько чувственна душа поражена.
Как эта боль мешает жить и спать,
Особенно от посещения небосвода,
Поджилки все, и руки начинают вновь дрожать,
Когда тобой одолевает эта несвобода.
На нём замысловато сплетена,
И выткана с усердием она,
Невидимая паутина слов, и этот оборот,
Захватывает и несёт в круговорот,
И мыслей, и поступков, и движений,
Заполнивших пространство, меж небом и землёй,
Без всякого осознания любых вращений.
Вероятно, идея хороша, дружить снегами,
Льдами и вечной мерзлотой, что под ногами,
А можно даже и промёрзшими до дна прудами.
Вы видели когда-нибудь живую рыбу вмёрзшую в лёд?
Да, но по весне она ведь снова оживёт,
И будет рада солнцу, небу, и даже чайкам,
Захватывающим её целиком, и прямо в рот.
Ведь душу надо реанимировать и восстановить,
И дать возможность ей небосводом любоваться,
Читать стихи твои, писать свои и разрешить любить,
Затем, возможно, и варианты дружбы обсудить,
Что, и где можно растворить, в какую форму переодеваться.
Дружить цветами на подоконнике, конечно можно,
Мой «Цикламен персидских гор»
К дружбе относится не спокойно, осторожно,
И окружённый малышами кактуса,
С колючками вдоль цикламена абриса,
Всё тянется к окну и к солнцу, поближе к свету, весь в тоске,
И как помочь ему мне, и где найти подругу, чтоб не в песке?
Он сам, своею красотой, всех завлекает,
Синички, полюбоваться им, к окошку подлетают,
И фиолетовые лепестки цветов,
В другую сторону смотрят от тычков,
По краям своим становятся бледны, и даже белы,
Как за окном, гонимые ветрами, снежные паруса каравеллы,
Отнюдь, не умоляет это красоту, а плодовитость даже удивляет,
Чтоб так вот, в зимнюю и тёмную пору,
Цвести шести цветкам, и четырём бутонам подыматься,
Уж сильно надо к жизни рваться, и влюбляться.
Такое явное влияние его, и магнетизм поступков,
Подсказывает пересмотреть своё отношение к душе,
И выработать природную защиту её, и без уступков,
Чтоб вновь возвысится, и погасить ту боль, пора уже,
Которая мешает мне творить, писать и слышать,
А снежная зима, и вьюги кутерьма даёт дышать,
И полной грудью, холодный поглощая кислород,
Для вбрасывания душевного тепла в свой народ.
А что любовь, опять хотят её синонимом покрыть,
В открытую людям, почему-то, стыдно говорить,
Бывает так, признаться им самим себе, не в силах,
Боязнь её вспугнуть, случайно залетевшую на крыльях,
В душе лелеять, и оберегать, как таинство глубинное,
И в золотую клетку поместить его невинное.
Оно внутри клокочет и кричит, и ключик подбирается к свободе,
Чтоб услыхали здесь и там, в округе и ещё многие,
Пока душа, не разрыдалась полностью, навзрыд.
Вы предлагаете синонимом любовь укрыть,
Тогда я выбираю, из вашего стиха, второе имя,
А, в моём «истина любви», есть определение, и без греха,
Во что она со временем превращается, для чего, и во имя.
